Долбня - Страница 1

К оглавлению

1

Долбня
(Воспоминание из училищной жизни)

Время стоит осеннее и грязное. Семь часов утра. Ученики собрались в классы. Заглянем в низший класс.

Пред нами огромная комната с почерневшими стенами, со столбами посредине, упертыми в нагнувшийся потолок. В классе 18 длинных столов, небольшой стол для учителя, у двери ведро воды для жаждущих. На стене, за огромной черной доской, набита вешалка, и на ее гвоздях висит чисто толкучий рынок, тут и шинели, и шубы, и халаты, и разные безыменные накидки, отцовские обноски и перешитое из маменькиных капотов и душегреек, на всех этих доспехах виднеются клочья и прорехи, во всем царствует отвратительное неряшество. Утро еще не рассвело. Огромную комнату освещает лампа о трех рожках. От столбов полосами легли тени по столам. На всем лежит печать того, что исключает всякую мысль о домовитости и семейственности. Эти неуклюжие, здоровенные столы, эти голые стены, эти окна с железными решетками — все глядит угрюмо и неприветливо.

Легкий говор в комнате. Ученики собрались по кучкам около аудиторов. Аудиторы слушают уроки и отмечают в нотате баллы.

Данила Иванов получил сегодня хороший балл. Сегодня напала на него тоска и в то же время какое-то злобное расположение. Он еще новичок, и все ему противно — и гордое лицо аудитора, и грязные стены, и бараньи шубы за доской, и только что отвеченный урок. Ему хочется выразить свое чувство, по как выразить его? Хочется плакать, но слезы и вздохи на местном языке называются «телячьими нежностями».

В классе — сыро и холодно, Сырость и холод проникают приходчииу (так прозывается низший класс) до костей. Вот поднимается один артист и начинает махать руками наподобие тому, как согреваются извозчики и кричат благим матом: «холодно, холодно!» Только уязвленная холодом приходчина и могла создать напев этого характерного «холодно!» и выразить его в самых диких звуках. До начальства не долетает одичалый голос ученика.

И Данила поднялся, и он участвует в этой дикой, неистовой, верблюдоподобной опере приходчины, радуясь, что может выкричать и выстонать свою жалобу, которая назрела у него на душе в продолжение месяца. И что же? ведь легче стало Даниле. Только жаль, облегчение его такое же, какое чувствует человек, выпив водки после многоградусного хмеля.

Кричат ученики, кричат... Но вдруг один голос как ножом прорезывает другие голоса: «эй, ребята! масло жать!» По этому призыву ученики повалили кучами в угол, и напирают тех, которые пришлись к стене. Крик, шум, хохот и в то же время погасающее среди новых голосов: «холодно!» А приходчина так крепко «жмет масло», что попавшие к стене насилу дышат. В это время двое упали: «мала куча!» — крикнул кто-то, и с новым призывным звуком стали ученики толкать друг друга на упавших, а некоторые сами бросались в кучу. На грязном полу образовалось странное смешение членов многих тел человеческих, и из кучи, хохочущей и плачущей, слышно: «поддай еще! еще вали! шире бери! Комедо (прозвище ученика), поваливай!» Но лишь только Комедо со всем усердием начал рыться между руками, головами, ногами и прочими членами, раздался звонок. Куча начинает расползаться, поднимаются ученики и мало-помалу размещаются каждый по своим местам. У многих знаки на лице после игры. Слышно цензорское: «тиш-ш-ш-е!» Но везде сильные вздохи, смех и говор. Немного спустя раздался вестовой голос: «Краснояров, Краснояров!» Все стихло и замерло. Закройте глаза, вы подумаете, что никого нет в классе. Тихо, тихо.

Вот и Краснояров в классе. Это человек огромного роста и мрачного вида. Цензор прочитал звучным голосом «Царю небесный!» Учитель, не снимая шинели, сел за стол, взял нотату и выкликал незнающих, — иных сек, иных ставил на колени или лишал обеда; потом спрашивал знающих и нередко засыпал во время ответа, ответчику приходилось ждать, скоро ли ударит звонок и разбудит Красноярова. Проснувшись, педагог отмечал в учебнике урок к следующему дню и по молитве: «Достойно есть...» уходил из класса.

Главное свойство в педагогической системе Красноярова — это долбня, долбня ужасающая, мертвящая. Она проникала в кровь и кости ученика. Пропустить букву, переставить слово считалось преступлением. Приходчина, сидя над учебником, повторяла без конца и без смыслу: «стыд и срам... стыд и срам... стыд и срам... потом, потом... постигли, стигли, стигли... стыд и срам потом постигли...» Такая египетская работа продолжалась до тех пор, пока «навеки нерушимо» не запечатлевались в победной голове ученика «стыд и срам». Сильно мучился воспитанник во время урока, так что учение здесь является решительно физическим страданием, которое и выразилось в песне, сложенной в училище:


 Коль блаженны те народы,
Коих крепкие природы
Не знали наших мук,
Не ведали наук...
Тут в столовую заглянешь,
Щей негодных похлебаешь,
Опять в свой класс идешь,
Идешь, хоть и воешь...
А тут... подскочат,
И к порогу поволочат,
Давай раба терзать,
Лозой его стегать...

Конец песни не дошел до нас. Приведенный литературный памятник вполне характеризует, как долбня мучила ученика. Видите ли, нужно иметь «крепкие природы» для училищных «мук»; ученик, идя в класс, воет; он «раб»; его «терзают»; он говорит: «блаженны народы, не ведающие наук».

Второе, что особенно было замечательно в методе Красноярова,— это его возражения. Сам он получил воспитание схоластическое, повит был топиками и периодами, произошел всевозможную синекдоху и иперболу, острием священной хрии вскормлен, воспитан тою философией, которая учит, что «все люди смертны, Кай человек, следовательно Кай смертен», что «душа соединяется с телом по однажды установленному закону», что «законы разума неукоснительно вытекают из нашего я», что «где является свет, там уничтожается тьма» и т. п.; окончательно же окрепли его мозги в диспутах, когда он смело и победоносно витийствовал на одну и ту же тему pro и contra, смотря по тому, как прикажет начальство, причем пускал в дело все сто форм схоластических предложений, все роды и виды силлогизмов и паралогизмов. Еще во время учебной жизни явилось у него призвание разрешать, «что такое сущность? что такое целое?» и т. п. Особенно же любил он доказывать, что человек есть существо бессмертное, одаренное свободно-разумной душою, царь вселенной, — хотя странно, вне метафизической сферы, в действительной жизни, он едва ли не обнаруживал того убеждения, что человек не более, как бесперый петух. Метафизика, реторика и схоластика слышались и в возражениях Красноярова. Ученик до боли в висках напрягал голову, чтобы разрешить великие вопросы педагога-философа. Но, к благополучию приходчины, возражения давались редко и вообще считались ученою роскошью, так что на курс не приходилось более десяти возражений. Над всем царила всепоглощающая долбня. Ученик, соединявший в себе способность долбить со способностью отвечать на возражения, получал лестное в товариществе имя или, вернее, титло «башки». «О, это башка!» — говорили, и башка высоко поднимал нос, скрещивал руки на груди, ходил правым плечом вперед, фуражка у него на ухо, верхней частью пригнута к козырьку и здесь пришлепнута, а из-под козырька башка глядит на весь мир флегматически-презрительно. Каждый курс имел свою башку, гордился ею и передавал славу о башке грядущим курсам. Так, был некто Светозаров — он выучил из лексикона Розонова слова на четыре буквы со всеми фразами и замечаниями: начав словами «а, ab, аbc», он отхватывал наизусть, не пропуская ни одной буквы, несколько печатных листов, и такой подвиг был предпринят им единственно из любви к искусству. Училищная песня упоминает о «крепких натурах», и действительно, башка большею частию была крепкая натура.

1